|
Garshin.Ru |
|
Лексиконы |
|
Пишите |
|
|
Кел-хэ вете-и хакун кэхла, Калаи палха-ка на ветэ, Ся да а-ка эйа элэ, Я-ко пеле туба вете
("Язык - это река времени..." - стихотворение Иллича-Свитыча на ностратическом праязыке)
Материалы раздела основаны на статьях из книги Бабаева "Происхождение индоевропейских показателей лица". При наличии материалов других авторов они будут включаться в обсуждаемые главы.
Разделы страницы о показателях второго лица ностратического глагола:
Также читайте о праностратических личных местоимениях языка. и о праиндоевропейских маркерах второго лица.
Ранее в ностратике превалировало мнение, аналогичное рассмотренному выше, о фонетическом переходе *t > *s или об их общем происхождении из ностратической фонемы, которую В.М.Иллич-Свитыч реконструирует как *t (1971: 6, 227), приводя лишь ещё один пример подобного чередования *s/*t, а именно ностр. *gti ‘рука’ (1971: № 80). А.Б.Долгопольский вслед за В.М.Иллич-Свитычем склоняется к этой гипотезе, называя *sV «ассибилированным вариантом» *tV (ND 2312) и рассматривая эти два показателя лица в рамках единой праязыковой морфемы.
Однако основным препятствием для такого предположения является отсутствие системного фонетического чередования такого рода и невозможность обоснования единой прафонемы. Кроме того, из ностратических лишь один индоевропейский имеет дополнительное распределение между показателями *t- и *s- (как мы увидим позже, и это распреде ление лишь кажущееся). Другие языки макросемьи показы вают стабильные рефлексы двух различных фонем, не нуж дающихся в искусственном сведнии их к одной. По этой причине большинство современных исследователей считают *sV независимой лексемой, имеющей ностратическое происхождение. Среди сторонников такого подхода - С.А.Старостин, А.В.Дыбо и О.А.Мудрак (EDAL), А.Бомхард (2003: 441-442), В.Блажек (Blaek 1995), Дж.Гринберг (Greenberg 2000: 74-76) и другие ностратисты. Проследим основные схождения с индоевропейскими данными в ностратических языках, свидетельствующие о наличии показателя 2 лица *sV на уровне ностратической пра языковой общности.
В алтайских языках *si реконструируется в качестве ос новного личного местоимения 2 л. ед.ч. В тунгусо маньчжурских языках оно сохранилось в именительном па деже (тунг., маньч. si), а в большинстве тюркских языков его косвенная основа *sin- / *sn- распространилась по аналогии на форму номинатива, как и в 1 л. ед.ч. (EDAL 225, 1237). Подтверждением общетюркского *si является чувашская форма es, вновь с популярным в ностратических языках протетическим гласным в личных местоимениях. Притяжательным и предикативным аффиксом 2 л. ед.ч. в тунгусо-маньчжурских языках является *-s(i), во множест венном числе *-su(n), что является поздним новообразовани ем: простым добавлением личного местоимения к имени. В тюркских языках для образования местоимения множе ственного числа используется стандартный аффикс *-: тур. siz ‘вы’. В тунгусо-маньчжурских языках в качестве место имения 2 л. мн.ч. употребляется форма с удлинением гласно го *s (негид. s, тунг. su), косвенная оcнова *sun-. Впрочем, маньчжурскую форму sue Г.Рамстедт возводит к *su, сравнивая её с тюркской (Рамстедт 1957: 71). Это местоимение в маньчжурском становится составным элементом новообра зованного инклюзива muse < *mu + *sue.
Родственным тюркским и тунгусо-маньчжурским формам является и древнеяпонское местоимение 2 л. ед.ч. si (Itabashi 1998: 130-135). К сожалению, оно довольно часто смешива ется исследователями с омофоничным указательным место имением si, служащим для обозначения 3 л. Однако это всего лишь совпадение, родственное индоевропейскому соотношению: ср. слав. *-si 2 л. ед.ч. в глаголе и *si- в качестве ближайшего дейктического местоимения. Напротив, корейское si- в формах типа si-nim, на которое указывает Рамстедт (1957: 69), по-видимому, не имеет значения второго лица, так как с этим же формантом зафиксиро ваны и формы третьего лица. В глагольной системе алтайских языков показатель *si(n) встречается только в новообразованиях. В тюркских языках личное местоимение *sin становится агглютинативным гла гольным маркером 2 л. ед.ч. первой серии спряжения, распространяясь на формы множественного числа с дополни тельным плюральным аффиксом *- (тур. -siniz). Общеалтайская форма, таким образом, может быть реконструирована в виде *si (форма прямого падежа личного ме стоимения 2 л. ед.ч.), *sVn- (форма косвенного падежа). Во множественном числе использовалась та же лексема с изме нением огласовки или добавлением плюрального аффикса, при этом единой праалтайской формы 2 л. мн.ч. не восста навливается.
В картвельских языках местоимение 2 л. ед.ч. *si (Fhnrich - Sardshweladze 1995: 300) функционирует в лазском, мегрельском и сванском языках, при этом в лазском одна из его диалектных форм звучит как sin. По мнению Г.А.Климова, исходной пракартвельской формой является *sen (Klimov 1998: 164), но огласовка этой реконструкции, установленной ещё А.Чикобавой, не совсем понятна: логичнее на основе лазской диалектной формы было бы постулировать *sin, происходящее из древней косвенной основы, что полностью соответствует формам других ностратических языков. Грузинское притяжательное местоимение en происходит скорее из посессива *-sen (ND 2312) с добавлением притяжатель ного префикса. В грузинском глаголе префикс s- маркирует 2 л. ед.ч. субъекта переходных глаголов, синтаксически соответствуя значению *-s в индоевропейских языках. В других языках картвельской семьи он, возможно, был вытеснен показателем x-, пришедшим по аналогии из форм первого лица. Однако столь же реален и аналогический переход груз. s- из системы местоимений: при сравнении двух различных форм картвельских языков более древней обычно считается архаичная сванская.
Единственным реликтом ностратического показателя на *s- в дравидийских языках можно считать глагольный аффикс субъекта 2 л. ед.ч. в языке брауи -s, происхождение которого неясно. Его вряд ли можно принять за позднее индо европейское заимствование, как это делает Ж.Блок (Bloch 1954: 53), так как типологически единичное заимствование материальной формы личного аффикса 2 л. - нехарактерное явление в языках мира. Предположить же фонетическое раз витие брауи us ‘ты еси’ < *uyi, как делает М.С.Андронов (1978: 352), представляется недоказуемым из-за общей не проработанности данных брауи. Тем не менее, предположение о ностратическом или даже прадравидийском происхождении данного форманта (McAlpin 1981: 120) может на дан ном этапе считаться лишь гипотетическим.
Дж.Гринберг (Greenberg 2000: 75-76) указывает на ряд данных чукотско-камчатских и эксимосско-алеутских языков, соответствующих *s ностратических языков, в том числе камчадал. -s как аффикс 2 л. мн.ч. глагола, вост-камчадал. местоимение 2 л. мн.ч. suze, юж-камчадал. местоимение 2 л. ед.ч. si, эскимосский аффикс 2 л. мн.ч. глагола и посессива при имени -si.
Рефлексы, сводимые к единому показателю ностратического праязыка, отражены в следующей таблице: Таблица 4.2. местоимения аффиксы глагола индоевропейские 2 ед. актива *-s(i) алтайские им.п. 2 ед. *si, 2 мн. маньч. *su, тюрк. *si косв.п. *sin- / *sn картвельские *si(n) груз. 2 ед. тран зитива s- дравидийские брауи 2 ед. -s чукотско- камчадал. 2 ед. si камчадал. 2 мн. -s камчатские Имеются все основания установить происхождение ука занных рефлексов из ностратического личного показателя л. *si в форме прямого падежа, *sVn- в косвенной форме.
Как и большинство показателей первого лица, рассмот ренных выше, на ностратическом уровне показатель *si, по видимому, не различал категории числа. В алтайских и, возможно, картвельских, а также в bэскимосско-алеутских и чу котско-камчатских языках он употребляется как в единственном, так и во множественном числе. Плюралис, как пра вило, строится с помощью добавления стандартных маркеров множественности (аффиксация и изменение огласовки), что можно назвать двумя универсальными способами для систе мы местоимений ностратических языков. Можно отметить черты, позволяющие предположить транзитивное значение ностратического *si, проявляющееся прежде всего в индоевропейском и старогрузинском, где с его помощью формируются формы транзитивного глаголь ного спряжения. Вместе с тем обращает на себя внимание, что поздние процессы фонетического смешивания двух зубных согласных фонем в отдельных ностратических языках (в частности, алтайских), а также морфологического выравнивания, свой ственного местоименным парадигмам, в ряде языков вытес няют *sV из системы личных показателей. Именно этим, по видимому, должно объясняться отсутствие *si в уральских языках.
В уральских языках этот показатель является основным личным местоимением второго лица обоих чисел (Rdei 1988: 539-540; Хайду 1985: 225; ND 2312). Здесь вновь, как и при анализе местоимения 1 л. на *m-, существует дискуссия относительно огласовки форм единственного и множественного числа. Например, огласовка сингулярной формы, как справедливо замечает К.Редеи, на прауральском уровне не восстанавливается из-за разброса рефлексов: если в финском, саамском и марийском мы фиксируем *i, то в коми и венгерском это скорее *e, а в пермском и вовсе *o. Вполне возможно, что прауральский, развивший наряду с некоторыми другими ностратическими диалектами морфонологические чередования гласных, допускал два варианта местоимения – с палатальным и велярным гласными, а общая праформа может быть восстановлена лишь в виде *tV (Rdei 1988: 539).
Примерно тот же разброс вариаций вокализма мы видим в плюральных формах – что заставляет нас постулировать праформу *tV для обоих чисел, хотя, по-видимому, огласовкой они всё же различались уже в праязыке. Отличие формы множественного числа достигается также факультативным добавлением плюральных аффиксов (напр., *-k в фин. *te < *te-k, лив. *teg, парадигматически тождест венного венг. mek ‘мы’; *-n в морд. ti).
Позже, при окончательном оформлении падежной пара дигмы личных местоимений, косвенная форма ед.ч. *tinV, созданная при помощи ностратического показателя косвен ности *nV по аналогии с формой первого лица *minV, была в ряде уральских языков обобщена для единственного числа, в т.ч. в прямом падеже. Так появились формы номинатива типа 192 Глава фин. sin < *tinV, морд. ton, камасин. tan ‘ты’, изначально бывшие по происхождению косвенными. Так как форм местоимений с показателем *sV в уральских языках не обнаруживается, можно предположить согласно фонетическим законам развития прауральского, что по фонетическим причинам слились воедино рефлексы ностратиче ских показателей *tV и *sV (Collinder 1965: 144).
С уральскими данными перекликаются и юкагирские личные местоимения 2 л. ед.ч. tet и мн.ч. tit.
Уральским личным местоимениям в глагольной системе соответствует усечённый личный аффикс 2 л. ед.ч. *-t, он же выступает в качестве посессивного маркера 2 лица при име ни практически во всех языках уральской семьи. Во множественном числе к данному показателю во многих случаях присоединяется показатель плюральности *-k, реконструируемый для уральского праязыка как местоименный. Впрочем, употребляются связанные показатели и без дополнительных аффиксов плюральности, как, например, хант. 2 л. мн.ч. (диал.) -t, -ti (Rdei 1988: 540). Эти факты говорят о том, что формирование суффиксального глагольного спряжения происходило по принципу присоединения прямых форм личных местоимений к глагольной основе (ср. личное спряжение в алтайских языках).
Среди алтайских языков монгольские сохранили место имение 2 л. ед.ч. i, восходящее к более раннему *ti. Косвенная основа in- также возводится к праязыковому уровню: налицо полная материальная и функциональная аналогия уральскому соотношению *tV – *tinV. Во множественном числе ассибиляции древнего *t перед заднеязычным гласным не происходит, и мы видим местоимение 2 л. мн.ч. с иной огласовкой ta, с косвенной основой tan- (EDAL 1424). Можно сказать, что монгольская парадигма данного местоимения практически полностью повторяет уральскую.
В исторический период от указанных личных местоимений в монгольских языках начинают формироваться личные предикативные и посессивные аффиксы. Так, в бурятском языке посессивными аффиксами являются -ш для 2 л. ед.ч. и -т-най для 2 л. мн.ч., напрямую производные от соответствующих личных местоимений бурят. ши, таа < *i, *ta. В качестве аффиксов формирующегося глагольного спряжения можно назвать бурят. 2 л. ед.ч. императива-оптатива -ыш, л. мн.ч. -ыт (Дарбеева 1997: 47-48).
Как и в уральских языках, ностратическое личное местоимение *sV в монгольских языках не зафиксировано. Авторы «Этимологического словаря алтайских языков» в связи с этим предполагают, что прамонг. *ti было косвенной основой личного местоимения, заместившей в монгольском исход ную прямую основу (EDAL 1424). Впрочем, эта гипотеза не находит подтверждений: признаков косвенности в монголь ских языках *ti не обнаруживает.
Монгольские местоимения восходят к алтайскому праязыковому состоянию: об этом свидетельствуют уже упоминавшиеся инклюзивные формы местоимений в тунгусо маньчжурских языках bi-ti, mi-ti, mn-ti (Rdei 1988: 294).
Безусловно, это один из наиболее распространённых в языках мира механизм образования инклюзивных форм. В филиппинском языке илокано инклюзивное местоимение tayo представляет собой простое сложение ta ‘мы двое’ и yo ‘вы’, что находит параллели (не генетического, а типологического свойства) в других австронезийских языках (Cysouw 2003: 90). Уместно упомянуть и инклюзивную форму yu-mi место имения новогвинейского пиджина ток-писин (из англ. you me). Этот механизм находит аналогию в монгольском 1 л. 194 мн.ч. инклюзива bide, bida < *bi 'я' + *ta ‘вы’ (Рамстедт 1957: 71). Очевидно, таким образом, что на раннем этапе существования тунгусо-маньчжурского праязыка, когда формировался инклюзив, формой номинатива личного местоимения л. ед.ч. являлось *ti, которое, по-видимому, было позже вы теснено личным показателем *si-.
Противники алтайской теории обычно объясняют поразительные сходства местоименных систем в алтайских языках «звуковым символизмом» (Doerfer 1985: 2) или процессами заимствования (Клосон 1969: 38). При этом сторонники по следнего объяснения предполагают путь заимствования сначала из тюркского в монгольский, а затем из монгольского в тунгусо-маньчжурский праязык. Однако именно местоимения второго лица дают понять, что это не так: ведь в этом случае невозможно объяснить, каким образом тюркские и тунгусо-маньчжурские языки используют личное местоиме ние *si, в то время как монгольские демонстрируют *ti (Greenberg 1997).
Для прадравидийского языка В.Блажек восстанавливает энклитическое апеллативное приглагольное местоимение 2 л. ед.ч. *-ti (Blaek 1995: 11), 2 л. мн.ч. *-t-um. Д.Мак-Алпин сопоставляет его с эламским *-t (McAlpin 1981: 120). В дравидийских языках этот элемент, не имеющий параллелей в системе местоимений, разработан пока довольно слабо и остаётся сомнительным для праязыковой реконструкции, хотя его приводит и В.М.Иллич-Свитыч (1971: 6). Однако интересно, что в той же парадигме функционирует форма 1 л. ед.ч. *-ku, ностратическую праформу которого *qV мы выше определили как ностратическое стативно-интранзитивное местоимение.
Что же касается эламского языка, то для него -t является стандартным аффиксом 2 л. ед.ч. «предикативных слов», т.е. глагола и именного сказуемого (Дьяконов 1967: 101-102). Тем не менее, несмотря на существование эламо-дравидийской гипотезы, вопрос определения генетического статуса эламского языка пока остаётся открытым, и на его материал нельзя опираться при реконструкции ностратических форм.
В афразийских языках *tV прослеживается как в независимых, так и в аффиксальных формах местоимений и глаголов. В семитских языках эта основа является одним из двух компонентов местоимения 2 л. ед.ч.: аккад. м.р. att, ж.р. att, геэз ’an-ta, ж.р. ’an-t. Схожие личные местоимения с осно вой n-t- функционируют в позднем древнеегипетском языке. Префиксальное *’an- как уже говорилось выше, скорее всего является корнем глагольной связки, хотя существуют и другие мнения (Moscati 1964). В семитских, берберских и кушитских языках личный показатель *tV играет роль аффикса 2 л. обоих чисел, функционируя как в префиксальной, так и в суффиксальной позициях: угаритский перфект -t, имперфект t-; ташельхит (бербер.) показатель 2 л. t-... -t; бедауйе (кушит.) префикс 2 л. личного спряжения глагола -te (Lipiski 1997: 360-371). Практически во всех кушитских языках показатель *t употребляется в обоих числах: К.Эрет реконструирует южно-кушитские пра формы 2 л. ед.ч. *-ito, мн.ч. *-ite (Ehret 1980: 65).
Рефлексы *tV в афразийских языках довольно разнообразны и пока ещё недостаточно систематизированы. Стоит провести отдельную их классификацию по морфологическому принципу (ND 2312):
Указанные данные вполне позволяют нам реконструиро вать праафразийский показатель 2 л. *tV с предположительным стативно-перфективным значением. Важно для реконст рукции также и то, что в афразийском *tV не имеет закреп лённой позиции в словоформе, что позволяет предположить его аналитическое, независимое положение в системе место имений афразийского праязыка.
Ещё одной заманчивой ностратической параллелью можно назвать сравнение между индоевропейскими данными и чукотско-камчатскими формами личных местоимений. Выше (§ 11) уже указывалось на возможное родство между индоевропейским личным местоимением *eg’Hom и чук.-камч. *m ‘я’. Форма местоимения второго лица чукотского местоимения гыт < *-t сближает данные чукотского и индоевропейского уже на уровне всей парадигмы. Это же местоимение употребляется в предикативной связанной форме it. Впрочем, согласно устному сообщению О.А.Мудрака, в данном случае форма *-t происходит из *ne и не является родственной ностратическому *tV - последнее зафиксировано лишь в форме независимого личного местоимения 2 л. мн.ч. *turi, с аффиксом -r-, напоминающим алтайский плю ралис (Мудрак 2000: 145-146).
В.Блажек упоминает алеутские формы композитных личных местоимений с исходом на -t, однако их морфологический разбор, по-видимому, нельзя считать зрелым (Blaek 1995: 13).
Наконец, можно отметить формы нивхского (амурский диалект) местоимения 2 л. ед.ч. i, мн.ч. i (Gruzdeva 1998: 26). Подобная аналогия формам ностратических языков, наравне с другими данными морфологии, заставила Дж.Гринберга относить нивхский к ностратической макросемье («евразийской» в его терминологии) (Greenberg 2000: 72, 75). Таблица 4.8. языки форма значение индоевропей- личное местоимение *t, *t(u)e ские л. ед.ч. во всех падежах *-t-H2e аффикс 2 л. ед.ч. пер фектной серии глагола *-t(H)e аффикс 2 л. дв.-мн.ч. обеих серий глагола уральские *tV, косв. *tV-nV- личное местоимение л. ед.-мн.ч. алтайские *ti, косв. *ti-n- личное местоимение л. ед.ч. *ta, косв. *ta-n- личное местоимение л. мн.ч. дравидийские *-ti, мн.ч. *-t-um личный аффикс 2 л. именного сказуемого эламский -t аффикс 2 л. ед.-мн.ч. глагола и именного ска зуемого 198 Глава афразийские *tV аффикс 2 л. ед.-мн.ч. глагола и имени чукотско- turi личное местоимение камчатские л. мн.ч. нивхский i, мн.ч. i личное местоимение л.
Таким образом, на основании рассмотренных данных мы имеем возможность реконструировать ностратическое местоимение 2 л. *tV. Его древнее синтаксическое значение кажется сильно затемнённым разбросом рефлексов и, в ряде языков, ранним смешением с другим показателем на зубной – *s-. Индоевропейские, а также отчасти дравидийские и афразийские факты позволяют нам отнести *tV к стативно интранзитивным местоимениям. Данное значение сохраняется в индоевропейских языках в личном глагольном окончании второй (перфектно-медиальной) серии. Кроме того, показатель *tV представлен прямой основой личного местоимения 2 л. ед.ч., которая позже могла по аналогии распространиться и на формы косвенных падежей, вытеснив транзитивный показатель *sV из системы местоимений.
В дравидийских языках *tV в своём значении сохраняется в виде глагольной энклитики апеллатива *-ti. Кроме того, в родственных ностратическим афразийских языках *tV функ ционирует в виде перфективного аффикса 2 лица, а в чукотско-камчатских языках (предположительно) - в качестве прямой основы личного местоимения 2 л.
В то же время легко заметить, что не существует оснований реконструировать для *tV значение только единственного числа: этот показатель активно используется для выражения обоих чисел в системах местоимений и глагольных аффиксов ностратических языков, с изменением огласовки или добавлением специальных маркеров плюральности. Это подтверждает гипотезу о том, что показатели лица в ностратическом языке изначально не различали числа.
Восстановление вокализма показателя *tV значительно более проблематична: наиболее надёжная база существует для реконструкции *ti по материалам алтайских, уральских, дравидийских и отчасти индоевропейских (анат. *ti ‘ты’) языков. Однако процессы гармонизации гласных, вокалических чередований и морфологического выравнивания сильно затемнили первоначальную огласовку.
Загадкой остаётся также происхождение индоевропейской огласовки *-u- в личном местоимении *t. Сходных форм в других ностратических языках не обнаруживается, и элемент *-u- кажется инновацией индоевропейского праязыка [может под влиянием числительного "2"?].
Двумя показателями второго лица в индоевропейских язы ках, восходящими к ностратическому праязыку, являются *-s и *tu, ностратическими предками которых были, соответственно, *si и *tV. Их бинарное противопоставление имеет древнее происхождение и уходит корнями в ностратическое языковое состояние, так как рефлексы двух указанных показа телей присутствуют в большинстве ностратических языков. Представляется, что на основании сравнения рассмотренного материала с данными о местоимениях первого лица можно предположить аналогичное распределение и для второго лица: дихотомию интранзитивно-стативного показателя *tV и транзитивного *si. Действительно, стативная природа *tV отчётливо проявля ется в индоевропейских перфектных окончаниях, восходящих к стативу, в дравидийских формантах именного сказуемого *-ti и *-tum, а также в афразийских перфективных префиксах и эламских предикативных суффиксах. Производные от *tV чаще выступают в функции независимого личного местоимения в прямом падеже.
Во многих языках рефлексы показателей 1 л. субъекта интранзитива *qV и 2 л. *tV функционируют в составе одной парадигмы. К сожалению, ситуация в ностратических языках во многом затемнена процессами аналогического выравнивания и, возможно, поздним смешением зубных *t и *s, их поздней взаимной ассимиля цией (но не на уровне ностратического!) - так, к примеру, в тюркских и тунгусо-маньчжурских языках сохраняется толь ко *si, а в монгольских - только *tV, и лишь ранняя контаминация инклюзивной формы монг. bida, тунг. biti, где *t оказывается в инлауте, позволяет реконструировать для алтайского праязыка оба показателя.
В то же время показатель *si реже играет роль личного местоимения - можно назвать лишь те случаи, где эта косвенная основа в парадигме местоимений вытесняет прямую.
В глагольной же системе *sV появляется чаще, служа марке ром субъекта транзитивных глаголов. При перестройке мор фологической структуры и появлении противопоставления актива / перфекта, а далее к созданию временнй системы настоящее / прошедшее время *si логично становится пока зателем субъекта презентных форм глагола. Особенно чётко это проявилось в индоевропейских языках.
Местоимение *si добавляет показатель косвенности *nV для формирования косвенно-притяжательной формы. Форма *sinV засвидетельствована в алтайских и картвельских язы 210 Глава ках, в то время как в уральских и монгольских она была вытеснена под действием выравнивания инновационной фор мой *tinV.
Помимо проанализированных в данной главе показателей второго лица, исследователями ностратического языкознания восстанавливается ещё ряд праформ, которые необходимо перечислить здесь.
Так, А.Б.Долгопольский приводит реконструкцию личного местоимения 2 л. *kV ~ *gV (ND 839) на основе афразийских местоимений и картвельского префикса 2 л. *g-.
А.Бомхард, возможно, более справедливо, относит эти и другие формы к ностратическому показателю императива *kV (Bomhard 2003: 503-505), который – нельзя этого исключать – мог произойти из более раннего личного показателя. Но картвельский и афразийский материал не дают [??], конечно, оснований возводить его к ностратическому праязыку в качестве личного местоимения.
Личное местоимение 2 л. *ni, приводимое А.Бомхардом (Bomhard 2003: 533), как мы показали выше, скорее всего родственно *nV первого лица и представляет собой древний косвенно-притяжательный формант.
Суммируя вышесказанное, для ностратического праязыка можно восстановить два основных показателя второго лица, основным признаком различения которых был признак транзитивности / интранзитивности Другие показатели 2 лица, употребляющиеся в индоевропейских языках, имеют, по-видимому, позднее происхождение и являются собственно индоевропейскими инновациями.
Так, показатель *we/o- во множественном и двойственном числах имеет абсолютную параллель в системе первого лица и, наиболее вероятно, происходит из числительного «два», морфологизированного в личное местоимение и позже распространившегося на формы множественного числа обоих лиц.
Показатель *iu- наименее понятен, находит немного убе дительных параллелей в ностратических языках и может представлять собой демонстративный элемент, префигиро ванный к местоимению *we-.
).